Я подумала, что дома случился ураган (впрочем, я уже не так уверенно называю эту квартиру домом, чтобы потом переучиваться было легче). Так вот, дома голый пол, без ковров, мебель вверх дном, постельное белье валяется на полу; мой компьютер, как паук, лежал в паутине проводов...

И если завтра я перееду, то на некоторое время буду вообще оторвана от цивилизации: инета не будет, домашнего телефона тоже, только мобильник с грошами на счете (это "некоторое время" не имеет пока никаких разумных границ, так что... эх).

Но мне все равно, лишь бы переехать.


Сидела в высокой траве на холме. Вокруг только поле и рощи, и нет ни души. Козы ели хлеб из рук и пытались откусить мне рукав шерстяной кофты; они тихо постанывали и мурлыкали, когда их гладила за ухом. В голове почему-то крутилось: "Как в слишком романтичном кино: холм, девушка, ветер и волосы, выпадающие из хвоста".

Потом поливала грядки, ловила радуги и считала цвета: каждый охотник знает, где сидит... Прищурив глаз: "А где фиолетовый, м?".


Учу таблицу простейших интегралов, а глаза тянутся к Фраю. По рукам хоть ударить можно, а по глазам что?



Первая книга, которую у Фрая читала, была "Книга одиночеств". Но читалась она впотьмах, второпях и в период "а вдруг расстанемся" - вкуса не почувствовала. Читала напополам со своими мыслями сквозь строки. Читала, чтобы ночи скоротать.



А вот сейчас "Энциклопедию мифов" по глоточкам пью. Медленно наслаждаюсь. И нет слов совсем, одни эмоции. Положительные, кстати.

23:16

Мои престарелые джинсы обновились прорезями и залохматились. Нравицца ужасно. Жаль, не могу сфотографировать это чудо. ТАк что сегодня холодный ветер не только путался в моих волосах, но и в моих джинсах.

Нахожусь в смятении без своего фотоаппарата, пусть и плохенького. Мир повернулся своей фотогеничной стороной, а фотоаппарата нет...

+2 зачета сегодня, то есть уже четыре есть. Остался еще один, но самый мучительный, в смысле того, что его учить надо - география. А все эти сдала, пользуясь лишь пофигизмом и остаточными знаниями, услышанными в пол-уха. И кстати, на пятерки сдала. Вот так.

А потом три экзамена, и гуляй, душа, вплоть до практики, то есть недели две. Ну вприципе, практика - тоже не каторга и не тюрьма, а общение с абитурой в приемной коммиссии любимого факультета ЭиП. Будем пугать бывших школьничков и злиться на их робость и постоянную порчу бланков. А ведь сама такой была, эх, и все злились! Дедовщина.

23:39

Переезд. Страшная вещь, я вам скажу. Надеюсь, завершение будет.

"Возвращаться домой" потеряло свой первоначальный смысл. Это уже не дом в старом значение. В моей комнате вместо люстры с потолка свисает "лампочка ильича". Меня лишили кресел, поэтому все игрушки валяются на полу. Утром пыталась найти свои туфли, впадала в панику, нашла их в кладовке, заброшенными лишь бы как, в разных углах. У меня не комната, у меня обветшалое пристанище.

Зато предвкушаю как привезу с собой уют туда. И как буду раскладывать вещи, и как...

Ммм, приятная штука все-таки переезд.

Правда вот сессия на носу...



Да вот только, если это все-таки случится, инета какое-то время вообще не будет. Но к лучшему это.

Ах, моя самодостаточность, где же ты?

Сколько раз я писала тебе письма, но ты никогда не отвечала. Сколько раз я назначала тебе встречи: "Завтра, только обязательно завтра". И мне казалось, что ты приходила, но это была лишь твоя тень, лишь иллюзия, лишь пыль с твоего плаща. Единственное: ты присылала мне невидимые маски, которые сливались с моим лицом, чтобы все думали... И все думали, да, именно то, что надо. Да только что там за внешней стороной всего этого?



А может это просто Туве Янссон так влияет. Странно: рассказы кажутся отвлеченными на первый взгляд, но при этом как-то незаметно сталкивают меня с моей внутренней сущностью, и хочется во всем разобраться.



Люди, а вы себя самодостаточными считаете?

И что вы вкладываете в это понятие?



Я шокировала их своими ответами, образом жизни, мировоззрением: это все отличается от их параметров. Теперь я ухожу в тень, вновь на вопросы "как-прошли-выходные" и другие подобные буду отвечать односложно. Так лучше. Я не хочу никого судить. Я учусь не расстраиваться по пустякам. Я веду себя так, как мне нравится. Теперь мне не хочется даже приоткрывать свой мир для них. Они хорошие люди, но их скорлупа делает их для меня однобокими. Общение про погоду-учебу-их жизнь поверхностно, может быть поход в кафе и по магазинам - ничего большего именно с этими людьми не будет. И в этом нет ни доли высокомерности, просто так будет легче.

Мне просто неинтересно про "что-где-сколько стоит", "вот она пришла в той кофточке, а она фи", просто неинтересно.

Так зачем говоря о своем, исптывать на себя непонимающие взгляды. Я решила ограждать себя от лишнего. Я для них уже, наверное, и так развратная, вульгарная, странная и т.д. Но это их дело.

Я не расстраиваюсь по пустякам.

Порой с некоторыми людьми, с которыми приходится общаться постоянно, изо дня в день, никакого душевного притяжения и тем более душевного комфорта нет.

Я раньше расстраивалась...



Спрашивают про выходные: как, где, с кем. Интересуются. Надо спокойнее быть, в себе, не распыляться особо - так решила для себя еще утром. Но вдруг начинаю с восторгом : как автостопом на дачу ездили; про вкусность крабовых палочек, пожаренных на костре; про небо в клочьях, про... Обрывает меня терпкое, непонимающее, колючее "романтика, н-да". И я понимаю, что про сидение на траве в центре города, про "клуб позитивных людей" лучше молчать, оставить себе, а то потеряются моменты, застрянут скабрезами в чьих-то мыслях - нехорошо. И люди-то неплохие, неиспорченные, да только сами из себя старинные портреты сделавшие - загнали в рамки себя. С ними про погоду-учебу-их личных драмы, с ними посидеть в кафе и послушать, кто как одет неправильно и кто как говорит неправильно (думаю, что я тоже попадаю под эти категории для них).



Я раньше все расстраивалась... А сейчас нет вовсе. Мировоззрение меняется, наверное.

23:04

Невыразимо хорошо

...сидеть где-то в центре города на траве, есть мороженое, смотреть вверх: ветки - лезвия, небо - полотно. Оглядываться на своих спутников и понимать беспочвенность своего "иногда одиночества" - невыразимо хорошо.

...выяснять, что самые спокойные люди - водители трамваев. Это уж точно. Эта работа сама по себе несет позитив, особенно, по этому маршруту, где остановки не имеют названий, впрочем и остановок (киосков с крышами и лавочками) здесь нет. Трамвай останавливается будто по принципу "а может быть здесь? а почему бы и нет!".

...жить.

И теперь мой стол завален книгами. Здесь и Макс Фрай, и Мураками, и Кафка, и... Туве Янссон (сколько же искала ее по магазинным полкам, привлекая подозрительной длительностью пребывания охранников - не находила).

Кому-то приятно иметь свои книги, с новыми страничками и незаломанным переплетом; а мне приятно брать книги у хороших людей, брать эти книги в руки, перебирать глазами читаные строчки, вынюхивать тепло книги.

На моем столе есть так же книги по Высшей Математике (такие слова просто нельзя писать с маленькой буквы)), но их я отодвинула подальше, хотя увлекательное это чтиво: обязательно с карандашом читать надо, подчеркивать знаменательные места (мудрые и непонятные формулы с диковинными греческими буквами и теоремы с именами, пахнущими почему-то Древней Грецией или еще чем-то странным). Сессия, конечно, наступает на пятки, но, наверное, из-за этой ее неотвратимости и хочется бежать куда-нибудь подальше - в лес, на природу - куда угодно.



А слова "Солнце здесь", и "Эй! Небо! Снимите шляпу! Мы идем", и что-то из Маяковского, и что-то из собственных голов наших на рельсах этих заброшенных, надеюсь, будут прочтены кем-то, и кто-то улыбнется. И проживут слова эти до дождика, но это ведь не столько важно, так? Просто было хорошо. Сидеть на обросшем мхом дереве, болтать ногами, смотреть по сторонам и на небо, делать фольклорные фотографии с ленточками синими и просто фотографии.

В этом всем нет никакой сложности, никакого скрытого подтекста, ничего сверх чего-то и ничего изысканного - просто хорошо, да и это "просто", кажется, даже лишнее. Хорошо.

И рельсы эти, пусть никуда не вели, а соединяли лишь два неработающих заводика, но казались целым полотном, целой дорогой жизни. И шпалы были какие-то странные: как раз под шаг спланированные, а то ведь обычно слишком часто лежат - идти тяжело. А рельсы плоские, поросшие ржавчиной, и совсем нескользкие.

За поворотом рельс были лишь железные вороты, но было так приятно оборачиваться назад: солнце уже скатившееся, мягкое и вечернее заставляло приятно прищуриваться и подмигивать.

И все это где-то на окраине шумного города. Долго-долго ехать на трамвае, к конечной остановке оставаясь одними в вагоне.


И теперь мой стол завален книгами. Здесь и Макс Фрай, и Мураками, и Кафка, и... Туве Янссон (сколько же искала ее по магазинным полкам, привлекая подозрительной длительностью пребывания охранников - не находила).

Кому-то приятно иметь свои книги, с новыми страничками и незаломанным переплетом; а мне приятно брать книги у хороших людей, брать эти книги в руки, перебирать глазами читаные строчки, вынюхивать тепло книги.

На моем столе есть так же книги по Высшей Математике (такие слова просто нельзя писать с маленькой буквы)), но их я отодвинула подальше, хотя увлекательное это чтиво: обязательно с карандашом читать надо, подчеркивать знаменательные места (мудрые и непонятные формулы с диковинными греческими буквами и теоремы с именами, пахнущими почему-то Древней Грецией или еще чем-то странным). Сессия, конечно, наступает на пятки, но, наверное, из-за этой ее неотвратимости и хочется бежать куда-нибудь подальше - в лес, на природу - куда угодно.



А слова "Солнце здесь", и "Эй! Небо! Снимите шляпу! Мы идем", и что-то из Маяковского, и что-то из собственных голов наших на рельсах этих заброшенных, надеюсь, будут прочтены кем-то, и кто-то улыбнется. И проживут слова эти до дождика, но это ведь не столько важно, так? Просто было хорошо. Сидеть на обросшем мхом дереве, болтать ногами, смотреть по сторонам и на небо, делать фольклорные фотографии с ленточками синими и просто фотографии.

В этом всем нет никакой сложности, никакого скрытого подтекста, ничего сверх чего-то и ничего изысканного - просто хорошо, да и это "просто", кажется, даже лишнее. Хорошо.

И рельсы эти, пусть никуда не вели, а соединяли лишь два неработающих заводика, но казались целым полотном, целой дорогой жизни. И шпалы были какие-то странные: как раз под шаг спланированные, а то ведь обычно слишком часто лежат - идти тяжело. А рельсы плоские, поросшие ржавчиной, и совсем нескользкие.

За поворотом рельс были лишь железные вороты, но было так приятно оборачиваться назад: солнце уже скатившееся, мягкое и вечернее заставляло приятно прищуриваться и подмигивать.

И все это где-то на окраине шумного города. Долго-долго ехать на трамвае, к конечной остановке оставаясь одними в вагоне.


И теперь мой стол завален книгами. Здесь и Макс Фрай, и Мураками, и Кафка, и... Туве Янссон (сколько же искала ее по магазинным полкам, привлекая подозрительной длительностью пребывания охранников - не находила).

Кому-то приятно иметь свои книги, с новыми страничками и незаломанным переплетом; а мне приятно брать книги у хороших людей, брать эти книги в руки, перебирать глазами читаные строчки, вынюхивать тепло книги.

На моем столе есть так же книги по Высшей Математике (такие слова просто нельзя писать с маленькой буквы)), но их я отодвинула подальше, хотя увлекательное это чтиво: обязательно с карандашом читать надо, подчеркивать знаменательные места (мудрые и непонятные формулы с диковинными греческими буквами и теоремы с именами, пахнущими почему-то Древней Грецией или еще чем-то странным). Сессия, конечно, наступает на пятки, но, наверное, из-за этой ее неотвратимости и хочется бежать куда-нибудь подальше - в лес, на природу - куда угодно.



А слова "Солнце здесь", и "Эй! Небо! Снимите шляпу! Мы идем", и что-то из Маяковского, и что-то из собственных голов наших на рельсах этих заброшенных, надеюсь, будут прочтены кем-то, и кто-то улыбнется. И проживут слова эти до дождика, но это ведь не столько важно, так? Просто было хорошо. Сидеть на обросшем мхом дереве, болтать ногами, смотреть по сторонам и на небо, делать фольклорные фотографии с ленточками синими и просто фотографии.

В этом всем нет никакой сложности, никакого скрытого подтекста, ничего сверх чего-то и ничего изысканного - просто хорошо, да и это "просто", кажется, даже лишнее. Хорошо.

И рельсы эти, пусть никуда не вели, а соединяли лишь два неработающих заводика, но казались целым полотном, целой дорогой жизни. И шпалы были какие-то странные: как раз под шаг спланированные, а то ведь обычно слишком часто лежат - идти тяжело. А рельсы плоские, поросшие ржавчиной, и совсем нескользкие.

За поворотом рельс были лишь железные вороты, но было так приятно оборачиваться назад: солнце уже скатившееся, мягкое и вечернее заставляло приятно прищуриваться и подмигивать.

И все это где-то на окраине шумного города. Долго-долго ехать на трамвае, к конечной остановке оставаясь одними в вагоне.


Как странно, что в душу лучше въедается именно плохое. Хорошее - надпись мягким карандашом - так легко стереть обычным ластиком.



Говорю, что очень хочется сделать тебе что-нибудь приятно, а ты отвечаешь, что, дескать, это так странно, ведь раньше тебе ничего никогда не дарили. А мы вместе полтора года, и я не знаю, почему это "раньше" корявыми строчками прошивает наше "настоящее".



Твоя душа - игольница для маленьких и острых английских иголочек, знаешь такие совсем бесполезные, без ушка? И сколько бы я ни старалась все их вынуть и обработать раны, ты отталкиваешь меня. Ты как плохой хозяин, который, купив новую вещь, старую аккуратно ставит в чулан. Но скоро в чулане становится невозможно закрыть дверь: вещи, уже неаккуратно сложенные, торчат из всех щелей. Тебе скоро можно будет открывать музей твоих иголочек, ведь они все так уникальны, с рисунками и имеными надписями.Поверь: успех будет невероятным.



Мне так хочется тебе помочь, но ты намеренно натыкаешься на свои иголки и вгоняешь их еще дальше. Но я тебя прекрасно понимаю. Сама была такой. Ведь эта боль может быть чертовски приятной, но только лишь в том случае, если есть надежда на возвращение. Я много раз шла такими путями, чтобы раны начинали кровоточить: я верила, просто верила, что все еще возможно вернуть. Это было так глупо, мне даже стыдно теперь вспоминать это.



По-моему, тебе нравится чувствовать себя оскорбленным, с растерзанным сердцем. А может это просто детская забава. Иногда я вижу, как вы играете в игру "Кто кому больнее сделает". А я лишь тот главный приз, который достанется, как ни странно, проигравшему тебе или отойдет в архив до следующей игры. И я ничего не решаю, и уже не хочу ничего решать. Я стала чувствовать тебе даже на расстоянии. Знаю, когда ты позвонишь. Знаю, когда тебе плохо. Когда ты чувствуешь боль, ее чувствую я. Иногда ты пытаешься меня обмануть, а скорее даже чуть приукрасить реальность, но я все чувствую.



Как же тебе объяснить, что точка порой эффектнее многоточия. А лучше подвести черту, пусть и дрожащей рукой. Но не мне это решать. Тебе всегда легче закрыть на проблему глаза, а мне всегда нужно дойти до победного конца. Но сейчас я изменю тактику и пойду твоим путем. Я думаю, так правильнее и умнее.



Я просто люблю тебя... И не хочу царапаться щеками и губами об твои иголки.

И я с тобой, потому что знаю, что мои чувства взаимны, несмотря ни на что...


Ах, совсем нет времени на буковки-слова. Совсем. Но сейчас я не могу сказать, что трачу его в пустую. Выжимаю время до последней секунды. Мне так кажется.

И невозможно ничего передать: радости, переживания, открытия, чудеса, впечатления, ирония, иногда непонимание, иногда одиноко - смешалось все.

Ничего не найти, все записывалось на слишком ветхих пергаментах - влажных туманах, осевших на автобусных стеклах.

Три дня как три рюкзака, слишком плотно наполненных всякими вещами, что даже молния не сходится. Сначала парк, и тротуары, и лошади где-то за оградой, и даже рельсы. И эти душераздирающие: "Не реви, а-то я сейчас тоже...".

А потом этот город, слишком чистый и светлый, и в этом невероятно трудно признаться. В том, что там уютнее. Да, и теплее. Мне так кажется.

А потом ночью вокруг костра на чехле от гитары. И сама гитара. И люди звонкие и вихристые душой. И я помню, были мысли, были слова, что-то складывалось, но все вмиг растворялось в колокольном звоне.

Нет смысла пересказывать.



А потом возвращаюсь в свой город. И мне открывают, что якобы Чижа уже никто не слушает, а блюзы давно вымерли. А что уже говорить об остальном... И говорят, что я живу окаменелыми остатками свободы. Мне намекают, что холщовые куртки неактуальны, а кроссовки просто позорят их очаровательнй вид. Когда я осветляюсь, мне говорят, что темной мне лучше. Когда крашу волосы в темный, говорят, что лучше мне светлой. А я знаете, я не обижаюсь совсем. Меня посещает лишь удивление. И немного жалости, что люди живут условностями, и отравленные условностями и ярлыками чахнут.

Эх, люди...




Снайперовское "Катастрофически тебя не хватает" пришлось как раз кстати. Как раз к мысли. Это глупо, конечно, подбирать синонимы, вместо слов вставлять тригонометрические формулы, чтобы в конце концов написать: "Я скучаю очень. Я не знаю, на какие замки мне себя запереть, чтобы не приехать".

И кто-то читает, быть может, все это, и думает, что слишком много во мне этого чувства и слишком много я говорю о нем. Да нет, я молчу. Я в себе. Я хочу быть лишь самой высокой нотой твоего голоса. Я молчу, а меня спрашивают: "Не увидитесь, как же, а? Трудно?", отвечаю: "Да нет, все хорошо, стоит лишь немного подождать. Я привыкла". Наивные, думают, что и вправду привыкла, и учатся у меня жизни. Но наши производные от любви всегда расходятся в ответах. У меня - вечное свернуть дорогу в клубок, а у них - вечное освобождение.


Ах, апрель - мой вечный гуру. Кем я могу быть для тебя?

Обмотаюсь простынями-туманами, буду перебирать иголки-мысли и читать мантры в пол-громкости. И петь песни своими буддийскими улыбками в троллейбусах от страха перед хищными взглядами людей. Может у меня просто паранойя, не обращайте внимание...

Я, верно, нигде некстати со своей влюбленностью в мир. Я сама для себя странная. На меня улыбаются, удивляются и говорят, что в чем-то я чертовски права. Я появляюсь внезапно и, не слушая, сбалтываю то, что очень кстати.

Прости, любимый, я сейчас совсем не могу написать в смс о своих делах текущих. Их просто нет. Я ничего не успеваю, но все делаю в срок. Я вечно где-то пропадаю, даже если нахожусь дома. Мой маршрут не изменился, но на нем появилось множество остановок. Я вижу красивых вокруг, но перед глазами твои губы - слишком близко, твои руки - слишком тепло. И хочу бросить внезапно тебе наболевшее "люблю", да так, чтобы обожгло, и остался шрам. Чтобы когда ты уйдешь, он не переставал болеть к перемене погоде и начинал кровоточить в апреле.

Я не жестока, у меня ведь тоже есть такой шрам...










16:02

Непонятно.

Что это у меня фон не устанавливается для дневника? Только у меня такая проблема?

23:06

сейчас хочется быть или с вами, два моих замечательных человечка, или одной. не одинокой, совсем нет, просто одной.

бродить одной по паркам и скверам. одной сидеть на лавочках, сидеть на той части лавчоки, на которую обычно облокачиваются. а еще запастись бумажными корабликами и идти запускать их в дальний путь. мучаюсь тем, что совсем забыла, как эти самые кораблики делаются. измяла лист бумаги, а кораблик так и не получился. одной бродить по улицам, перепрыгивать через лужи.



но лучше с вами, два моих замечательных человечка. может в путь?

Не находите, что туманы по утрам невыразимо прекрасны?

Мне кажется, они хранят ответы на все вопросы. Я пытаюсь заговорить, я пытаюсь найти темы для разговоров. Но приходится завтракать их молчанием и непоколебимостью и ругать себя за нездержанность и немыслимую мечтательность. Туманы не умеют говорить. Они знают, где источник звонкости, и за это их подвергли страшному наказанию - отрезали языки.



Пронизанные золотыми нитями, туманы постепенно рассеиваются. И я не удерживаюсь в голос: "Ах, какая удивительная прозрачность в этих туманах". А мне отвечают: "Что же здесь хорошего? Сыро. Зябко. Туманы - это прекрасно для тебя? Странно!".



Включите свет, люди)